В тот период, когда норманны укрепляли свои владения в Британии и Сицилии, а на Запад через завоеванную арабами Испанию и Италию проникало все больше мусульманских знаний, империи Ислама было менее пятисот лет. Высшее духовенство, обладавшее громадной властью, только формально ограниченной религиозным правом, отчаянно пыталось примирить методы греческой философии с Кораном и традициями Пророка. Пользуясь схоластическими методами толкования религии, эти диалектики оказались неспособными доказать свою правоту с помощью интеллекта. Распространение знаний помогло обществу прорасти рамки формальной диалектики. Прекрасные экономические условия послужили причиной появления многочисленной интеллигенции, которую уже не удовлетворяли догматические аргументы или заявления о том, что "государство должно быть правым". Государством был Ислам. Казалось, что Ислам распадается на части.
В это время молодой перс из Мешхеда по имени Мухаммад аль-Газали ("Прядильщик"), с ранних лет оставшийся сиротой и воспитанный суфиями, проходил обучение в Центральной Азии. Ему суждено было совершить два очень важных дела, в результате чего и Христианство и Ислам приобрели некоторые черты, не утраченные ими до сих пор.
Ортодоксальный Ислам был противопоставлен суфизму, который он рассматривал как попытку игнорировать закон и заменить его личным опытом реального смысла религии, что было весьма еретической идеей. Мухаммад аль-Газали оказался единственным человеком, способным примирить Ислам с интеллектуализмом и, по словам проф. Хитти, "доказать в конечном итоге правоту направления Ашарийа, сделав его положения определяющими для всего Ислама". Этот еретик добился таких успехов в своей деятельности, став, фактически, отцом мусульманской церкви, что даже наиболее ортодоксальные деятели до сих пор, говоря о нем, употребляют высший академический титул "Шейх-уль-Ислам".
Менее чем через 50 лет после появления его трудов они уже оказали огромное влияние на иудейскую и христианскую схоластическую мысль. Он не только блестяще предвосхитил идеи "Священной войны" и "Пути паломника" Джона Баньяна, но и повлиял на Рамона Марта, Фому Аквинского, Паскаля и многих других, более современных мыслителей.
Продолжается интенсивное изучение таких книг, как "Опровержение философов", "Алхимия счастья" и "Ниша света", заключающих в себе многие идеи Мухаммада аль-Газали.
Многие авторы отмечают, что Абу Хамид Мухаммад аль-Газали, которого в средневековой Европе называли Альгазаль, взялся ответить на вопросы, поставленные христианской теологией перед мусульманскими мыслителями, и ответил на них. Проф. Хитти назвал его ответы "мистико-психологическими", ответами суфия. Узаконенное положение суфизма и признание его многими мусульманскими богословами внутренним содержанием Ислама есть прямое следствие деятельности Газали.
Идеи Газали по-разному воздействовали на доминиканцев, св. Фому Аквинского и св. Франциска Ассизского, что вызвало замешательство среди западных исследователей мистицизма, продолжающееся до сих пор. Суфии хорошо понимают, что учение Газали отчетливо проявило себя как в деятельности склонных к интеллектуализму доминиканцев, так и в деятельности более доверяющих интуиции францисканцев. Это влияние, разделившись на два потока вследствие переработки и специализации только на одном софийском методе в отрыве от остальных, столь оче видно, что даже если не знать об источнике вдохновения эти} христианских учителей, можно без труда узнать в этом суфийское воздействие.
Эвелин Андерхилл удалось установить внутреннее единства внешне различных направлений этих двух христианских школ. Явно ничего не зная о суфийских влияниях на христианский мистицизм она сумела подметить, что в основе деятельности и доминиканце! и францисканцев лежит созерцание, "поэтому они и могли объяснять средневековому миру великие духовные традиции прошлого"!
Используя суфийскую концепцию о том, что все проявления религиозной и психологической деятельности по своей природе идентичны и представляют собой непрерывную традицию, которая может быть продолжена определенными людьми, Газали нашел позицию, с которой он смог представить и мистицизм и теологию, не выходя за рамки их внутреннего содержания. Делая это, он смог наглядно показать внутреннюю реальность религии и философии таким образом, что это позволило ему заинтересовать последователей всех религий. Хотя к его работам относились с уважением, считалось, что он пытается синтезировать религию. Христианский теолог Август Толук относился к его деятельности именно так, при этом полагая, что его произведения являются приемлемыми для христианства. Заметки Толука по этому вопросу достойны внимания как яркий пример "ощупывания слона в темноте" мыслителем, который не может поверить в то, что существует единый источник всех подлинных метафизических учений, и обязательно должен усматривать результаты различных влияний в разных аспектах деятельности одного и того же учителя:
"Все доброе, ценное и возвышенное, чего достигла его великая душа, он посвятил мухаммаданству, украсив учение Корана такими познаниями и благочестием, что в такой форме, как я думаю, его могут принять и христиане. Он осторожно приспособил к мухаммаданской теологии все лучшее в философии Аристотеля или в суфийском мистицизме. Он считал, что любая школа может пролить свет на тайны религии и увеличить ее славу, а его искренняя набожность и высокая добросовестность придали всем его произведениям торжественную величественность".
Вряд ли что-нибудь сможет поколебать уверенность философствующего наблюдателя в том, что все, что он изучает, представляет собой смесь разных вещей.
В то время как очень немногие из седобородых мудрецов пользовались репутацией знатоков традиций Пророка, Газали было поручено вести преподавание в медресе Низамийа, когда ему было всего 33 года. Его интеллект считали непревзойденным в Исламе. Газали считал истинной задачей обучения не накопление информации, а активизацию сознания, что было слишком смелой идеей для схоластов его времени. Он разработал эту теорию в своей работе "Возрождение богословских наук". Подобно Руми, начавшему говорить об ограниченности поэзии только после того, как сам он стал великим поэтом, Газали получил возможность показать схоластицизм в его истинном свете только после того, как он стал Щейх-уль-Исламом и знал наизусть более 300 000 хадисов.
Его интеллектуальные способности счастливо сочетались с беспокойным умом, заставлявшим его, как он сам об этом пишет в автобиографических записках, с самой ранней юности неутомимо исследовать каждую догму или учение, с которыми он сталкивался.
Еще в период преподавания в медресе Газали пришел к выводу, что каноническое право (он написал несколько авторитетных исследований по этому вопросу) не может служить подлинной основой реальности, и впал в скепсис.
Оставив свой пост, Газали провел 12 лет (традиционный срок для дервиша) в странствиях и размышлениях, обращаясь к своей суфийской подготовке за ответами, которых он не мог найти в обычном мире.
Он раскаялся в том, что был эгоистом и страстно желал признания и восхищения со стороны других людей. Осознав, что это препятствовало "реальному пониманию", Газали не сделал резкого поворота на "путь позора", считающегося многими мистиками панацеей от всех болезней. Для достижения объективной истины он решил идти путем сознательного развития.
Газали рассказывает о том, как он боролся со своим Командующим Я в течение этих 12 лет после того, как он оставил свою схоластическую деятельность, спасшую мусульманскую теологию от полного упадка. Во время одного из своих путешествий по Востоку, в процессе которых он совершал многочисленные паломничества и занимался поисками озарения, он зашел в какую-то мечеть.
В этот момент имам как раз закончил свою проповедь словами: "Так говорит наш лидер Газали". Странствующий дервиш сказал себе: "О, Командующее Я, как приятно тебе слышать эти слова! Но больше я не стану потворствовать тебе. Я уйду отсюда туда, где никто не говорит о Газали".
Теолог, признанный авторитет в вопросах ортодоксального толкования Ислама, Газали понимал, что реализация того, что могло скрываться за термином "Бог", полностью зависела от использования внутренних средств, ее невозможно было достичь, оставаясь в рамках любой формальной религии.
Он пишет: "Я отправился в Сирию и прожил там два года. Я хотел только одного - уединиться, преодолеть свой эгоизм, победить страсти, попытаться очистить душу и сделать свои качества более современными". Он делал это потому, что суфий не может достичь понимания, пока его сердце не будет подготовлено к "размышлению о Боге", как он это называет.
В этот период он мог достичь только отдельных вспышек духовного совершенства (предвкушение), находясь на той стадии, которую большинство несуфийских мистиков считает конечной, но в действительности являющейся всего лишь первым шагом.
Он понял, что "для суфиев главное не слова, а внутреннее восприятие. Я изучил все, что могли дать книги. Все остальное невозможно было постичь ни изучением, ни с помощью слов".
Газали не был ошеломлен своими экстатическими состояниями и не считал их вершиной мистического поиска. Он осознал, что "так называемая погруженность в Бога, считающаяся целью суфия, в действительности является только началом".
Он исчерпал возможности схоластицизма и интеллектуализма, т. к. понял их ограниченность, и поэтому смог пройти через подготовительные стадии, которые, в конечном итоге, тоже можно было считать мистическим опытом. Он сумел сделать это, ибо достиг своей цели - такого вида знания, которое, подобно путеводной нити, придавало ему чувство уверенности и дало возможность достичь конечной реализации.
Рассказывая о своих ощущениях, он пишет:
"Это так своеобразно, будто в действительности ощупываешь какой-нибудь предмет".
Связывая счастье и завершенность с процессом алхимической трансмутации ума человека, Газали в своей "Алхимии счастья" приводит рассказ о Байазиде, одном из ранних классических учителей, желая подчеркнуть, что прежде чем приступить к очищению необходимо увидеть свое самолюбие (Командующее Я) в его истинном свете:
"К Байазиду пришел человек и сказал, что он молился и постился 30 лет, но так и не мог приблизиться к пониманию Бога. Байазид сказал, что для этого не хватит и сотни лет.
Человек спросил почему.
"Потому что твой эгоизм отделяет тебя от истины".
"Дай мне совет".
"Есть одно средство, но для тебя оно не подходит".
Человек стал настаивать и Байазид согласился дать ему совет: "Пойди и сбрей свою бороду. Сними с себя все, кроме набедренной повязки. Возьми с собой мешок орехов и отправляйся на базар. Ты там станешь и будешь кричать:
"Каждый мальчишка, кто даст мне затрещину, получит в награду орех!" После этого ты отправишься ко двору, где проводятся заседания законоведов".
"Но я действительно не могу сделать этого! Дай мне другой совет".
Байазид сказал: "Это единственное средство, но я ведь уже говорил, что для тебя оно не годится".
Как и другие дервишеские учителя, Газали считал, что суфизм является внутренним учением всех религий, и приводил множество цитат из Библии и апокрифов, чтобы доказать свою точку зрения. В свое время он написал критическую работу об искажениях христианских идеалистов под названием "Аль-Кауль аль-джамиль фир-радди аля мен гайар аль-Инджиль" ("Достойный ответ исказителям Евангелия"). После этого, конечно, стали говорить, что он находится под влиянием христианства. В действительности же он находился под влиянием христианства даже меньше, чем радиостанция Би-Би-Си, которая иногда использует суфийские рассказы в своих утренних религиозных программах, получая их, скорее всего, из вторых рук и выделяя их эзотерический смысл лишь в том случае, когда он не противоречит формальному христианству.
Очень многие обвиняли Газали в том, что явно он проповедует одно, а тайно учит другому. Это соответствует истине, если принять во внимание, что Газали считал суфизм особого рола деятельностью, доступной только узкому кругу людей, способных к познанию. Внешние и теоретические аспекты Ислама, которые он трактовал со строго ортодоксальных позиций, были предназначены для тех, кто не мог идти внутренним суфийским путем.
Поскольку Совершенный Человек (инсам-и-камил) одновременно живет в нескольких измерениях, может показаться, что он является последователем нескольких учений сразу. Действия и восприятия человека, переплывающего озеро, отличаются от действий и восприятий человека, спускающегося с холма. Речь идет об одном и том же человеке, сохраняющем во время ходьбы потенциальную возможность плавания.
Все это он с необычайной смелостью утверждает в своей книге "Мизан аль-'Амаль" ("Мерило работы").
Вера Совершенного Человека проявляется в трех вещах:
1. В его отношении к окружающей обстановке.
2. В том, что он передает своим ученикам, учитывая их способности к пониманию.
3. В том, что он познает благодаря своему внутреннему опыту и что является доступным только особому кругу людей.
"Мишкат аль-Анвар" ("Ниша света") Газали является одновременно и комментарием к стиху о свете из Корана и пояснением его скрытого смысла. (См. прим. "Стих о свете").
Газали пишет, что все обладает и внутренним и внешним значением. Нельзя сказать, что эти значения действуют совместно, но их работа координирована в пределах присущих им измерений. Правда, общедоступный вариант этой книги не содержит в себе тех толкований, которые могли бы представить члены современных дервишеских братств.
Дело в том, что объяснить это замечательное произведение словами просто невозможно, здесь может помочь только личный опыт. Другими словами, для того, чтобы понять эту книгу, ее необходимо пережить.
Это положение, являющееся в суфизме фундаментальным и выделяемое многими суфийскими авторами, поверхностный мыслитель, скорее всего, поймет неправильно. В предисловии к переводу "Ниши света" на английский язык, написанном директором Школы восточных исследований в Каире мистером В. X. Гарднером, переводчик говорит о трудности понимания многих мест этого произведения Газали, и в частности, тех, где говорится о вере и неверии:
"Все эти вещи являются глубоко скрытыми тайнами, от раскрытия которых наш автор (Газали) отступается как раз в тот момент, когда мы больше всего ожидаем объяснения. Это высокое искусство, заключающееся не только и не столько в умении подразнить. Кем были те адепты, для которых предназначались эти захватывающие тайны? Была ли эта информация предназначена для таких же посвященных, как он, и создавали ли о ней подобные вещи?"
Тайны, о которых пишет Газали, можно пережить, но нельзя описать, поэтому он вовсе и не пытается никого дразнить.
В действительности в трудах Газали можно выделить 4 основных момента. Во-первых, философский материал, предназначенный для теологов и интеллектуалов с целью сохранения целостности теоретических рамок религии. Во-вторых, его метафизические идеи, содержащиеся в таких работах, как "Ниша света" и "Алхимия счастья". В-третьих, есть некоторые веши, помещенные в его трудах в зашифрованном виде. И, наконец, в них скрыто учение, постижение которого полностью зависит от понимания последних двух пунктов. Какую-то часть его можно передать устно, остальное доступно тем, кто должным образом следовал его мистическим трудам и опыту.
Подобно всем классическим дервишеским учителям, Газали использовал поэтическую символику и шифровку. Аль-Газали - это его псевдоним, избранный им самим. В переводе это слово означает "прядильщик" и подразумевает собой "того, кто прядет, работая с такими материалами, как шерсть", кодовое обозначение суфия, а также имеет дополнительный оттенок, передающий идею необходимости прясть или же работать над своими материалами и над самим собой. Из-за близости профессий оно связано так же с дочерью Мухаммада Фатимой (что переводится как "Красильщица"). Именно от нее пошли все потомки пророка. Считается, что они наследуют внутреннее учение Ислама, указывая на те пункты, где оно соприкасается со всеми подлинными метафизическими традициями.
О тщательности, с которой выбираются эти поэтические псевдонимы, говорят многие другие ассоциации, связанные с этой работой. Слово "Газали" может означать и "газель" (общее название различных видов антилоп, таких, например, как сернобык, название которых по-арабски звучит почти так же, как "влюбленный"). Трехбуквенный корень Г-З-Д является основой многих слов, в том Числе и слова "ГаЗаДь", которое представляет собой классический арабский и персидский технический термин для обозначения любовного стихотворного произведения. В число других производных от этого корня входит и "паутина" (нечто сплетенное), которая в данном случае говорит о деле, являющемся результатом веры. Здесь содержится намек на известный случай, когда вход в пещеру, где прятались от врагов Мухаммад и его товарищ Абу-Бакр, оказался затянутым паутиной.
Т. о., суфий, знающий об этих традициях, относится к имени Аль-Газали в соответствии с теми принципами, на основе которых оно было избрано. Это имя говорит ему о том, что Газали следует пути любви и суфизма ("шерсти"), что подразумевает собой работу (в данном случае прядение). Итак, Газали связал свой псевдоним с этими основными идеями, включающими и намек на непрерывность тайного учения (Фатима, "Красильщица") в условиях современного ему религиозного контекста с тем, чтобы его последователи использовали их.
Методологию Газали разными способами применяют в традиционных суфийских орденах. В книге "Возрождение богословских наук" он писал об особой функции музыки, способствующей обострению восприятий. Именно в этом плане музыка используется в дервишеских орденах Мевлеви и Чишти. То, что на Западе известно как "Болеро" Равеля, в действительности является переработкой одной из таких специально составленных композиций. Газали указывает, что для того, чтобы в себе развить высшие способности, необходимо сначала заметить свою гордость и собственными достижениями преодолеть ее. В этом заключается еще один аспект суфийской подготовки и обучения. Он подчеркивает, что сознание надо не искажать и подавлять, а преобразовывать.
Именно то обстоятельство, что средневековые суфии использовали алхимическую терминологию, породило большое замешательство среди позднейших исследователей относительно того, чем же в действительности является "алхимия". Одни говорят, что алхимия это замаскированный духовный поиск. Другие на это отвечают, что результаты исследований алхимических лабораторий свидетельствуют о том, что в этих лабораториях проводились настоящие химические опыты. Работы, приписываемые духовным алхимикам, считаются химическими трактатами.
Газали пишет: "Алхимическое золото лучше простого золота, но настоящего алхимика можно встретить столь же редко, как и настоящего суфия. Поверхностные знания о суфизме нельзя ставить выше настоящего знания" ("Алхимия счастья").
Прежде всего, нужно помнить о том, что алхимическая традиция Запада сформировалась в основном под влиянием арабских источников и что самая старая из ныне существующих рукописей, т. н. "Изумрудные Скрижали" Гермеса Трисмегиста, написана на арабском языке. Далее, одним из первых классических суфиев был Джабир ибн аль-Хайан, которого так и называли - "Суфий". В Европе он был известен как Гебер и считался алхимиком и оккультистом. Он жил за 3 века до Газали.
"Великое делание" - это перевод суфийской фразы, а учение о микрокосме и макрокосме (что вверху, то и внизу) представляет собой часть суфийской традиции, и Газали подробно излагает его. Т. к. суфизм не является обычной выдумкой, появление которой можно отнести к определенному моменту времени, существование подобных концепций в других подлинных тайных традициях можно считать неизбежным. Попытки подхода к теории превращения грубого в тонкое с соответствующих позиций будут иметь успех только в том случае, если все эти идеи будут ясно поняты.
"Возрождение богословских наук" Газали публично сжигали в мусульманской Испании (это было еще до того, как его признали величайшим авторитетом Ислама), потому что в этой книге можно было встретить подобные заявления:
"Божественное знание столь глубоко, что по-настоящему об этом знают лишь те, кто уже обладает им. Ребенок не имеет реального представления о достижениях взрослого. Обычный взрослый человек не может судить о достижениях ученого. Точно так же ученый не может понять переживаний озаренных святых или суфиев".
В "Возрождении" содержатся важнейшие толкования суфийского идеала любви и подчеркивается близость людей друг к другу и ко всему творению. Цитируя в IV книге суфийского ученого Малика ибн Динара, Газали пишет: "Подобно тому, как вместе будут летать птицы из одной стаи, соединятся и два человека, обладающие общими качествами". (Переложение Сейида Навоба Али. "Некоторые моральные и религиозные концепции Аль-Газали. Лахор, 1960, стр. 109).
Газали указывает, что "смесь свиньи, собаки, дьявола и святого" это неподходящая основа для ума, пытающегося обрести глубокое понимание. С помощью такой смеси обрести его будет невозможно. "Если вы хотите увидеть лампу, надо перестать смотреть на подушку".
Необходимо узнать и практически использовать метод, с помощью которого дьявольскую смесь можно нейтрализовать, другими словами, установить зеркало так, чтобы оно отражало веши должным образом. Такое знание и практика являются результатом суфийской специализации.
Особая суфийская техника, позволяющая обрести способность к учению и начать учение, и в конечном итоге подводящая к мудрости, есть ни что иное, как следствие правильного подхода. "Существует много ступеней познания, - подчеркивает Газали. - Обычный человек подобен муравью, ползущему по бумаге. Этот муравей видит буквы и думает, что своим появлением они обязаны только перу и ничему другому" ("Алхимия счастья").
Что же является результатом суфийской специализации по отношению к обычному миру? Газали отвечает на этот вопрос в "Алхимии", используя особые термины. Некоторые люди управляют своим телом. "Люди, достигшие определенной силы, могут управлять не только своим телом, но и телами других. Если такой человек пожелает излечить инвалида, он сделает это... Усилием воли он может заставить другого человека прийти к нему".
Есть три качества, которые появляются у человека вследствие суфийской специализации и могут быть описаны в терминах, доступных обычному читателю:
1. Способность к высшим формам восприятия, достигаемая с помощью сознательных усилий.
2. Способность к перемещению тела независимо от его массы.
3. Мгновенное восприятие знания. Обычно эта способность приобретается трудом, но они получают ее в результате озарения или с помощью интуиции.
Эти способности могут показаться странными или разобщенными, но в действительности они представляют собой только часть высшего уровня бытия или существования, и обычные люди могут узнать о них благодаря лишь таким грубым средствам. "Обычным способом эту взаимосвязь объяснить невозможно, точно так же, как невозможно говорить о воздействии поэзии с теми, кто лишен способности к ее восприятию, или о цвете с лишенными зрения".
Газали указывает, что человек может существовать сразу на нескольких уровнях, но обычно он слишком мало знает о них, чтобы уметь отделять их друг от друга. Он находится на одном из четырех уровней. "На первом он подобен ночной бабочке. У него есть зрение, но нет памяти. Он снова и снова будет обжигаться об одно и то же пламя. На втором уровне он подобен собаке, которая будет убегать при виде палки, если ее до этого уже побили. На третьем уровне он подобен лошади или овце. И та и другая обратятся в бегство, если увидят льва или волка, которые являются их естественными врагами, но не станут убегать от буйвола или верблюда, хотя эти животные намного крупнее и львов и волков". На четвертом уровне человек полностью преодолевает рамки этой животной ограниченности. Он обретает некоторую способность к предвидению.
Взаимосвязь между этими уровнями можно уподобить различным видам движения:
1. Хождение по земле.
2. Плавание на борту корабля.
3. Езда в колеснице.
4. Хождение по воде.
Преодолев все эти уровни, человек достигает той стадии, о которой можно сказать, что на ней он получает возможность самостоятельно летать по воздуху.
Большинство людей никогда не выходят за пределы первых двух уровней, которые ни в коей мере не соответствуют их возможностям. Будучи статичными, они всегда враждебно относятся к тем, кто находится в движении.
В своих метафизических трудах Газали редко призывает людей следовать суфийскому Пути, но в одном из отрывков он все же делает особое ударение на одном аргументе. Он говорит, что если слова суфиев о существовании в жизни безотлагательных дел, связывающих человека с его будущим, верны, то эти дела очень важны именно для его будущего. С другой стороны, если такой связи не существует, то ничего и не произойдет. Газали спрашивает, не стоит ли в таком случае принять их слова на веру? Ведь потом может быть уже слишком поздно.
Далее в "Алхимии счастья" Газали рассматривает вопрос о психологическом воздействии музыки. Он пишет о том, как музыку и танцы можно использовать с целью возбуждения. Музыка может служить методом эмоционального воздействия, но, как отмечает автор, она обладает и нейтральными функциями, которые не могут возбуждать псевдорелигиозных переживаний, используемых в неразборчивых культах.
Суфии используют музыку не для того, чтобы вызвать обычные эмоции. Прежде чем суфий сможет принять участие в упражнениях, связанных с прослушиванием музыки, его руководитель должен убедиться, получит ли он пользу от этого.
Газали приводит рассказ, в котором говорится о том, как суфийский учитель (шейх Гурджани) объяснял, что один из его учеников еще не готов к слушанию музыки в суфийском, объективном смысле слова. В ответ на настойчивые просьбы этого ученика шейх сказал: "Постись неделю, а потом пусть для тебя приготовят вкусной еды. Если ты и тогда выберешь музыку, можешь посещать прослушивания".
Участие в "танцах" и прослушиваниях при любых других обстоятельствах, пишет Газали, не только запрещено, но и чрезвычайно вредно для искателя. Современная психология еще не знает о том, что звуки обладают особой функцией возбуждения сознания.
Постороннему человеку было бы очень трудно понять реальность истинного "состояния" опыта суфия, потому что он привык мыслить в терминах, не имеющих ничего общего с такими состояниями. "Ему можно сделать скидку, - говорит Газали, - ибо он ничего не знает об этих состояниях. Он похож на слепого, пытающегося представить себе, что значит видеть зеленую траву или бегущую воду".
В лучшем случае, посторонний может установить связь с переживаниями, о которых ему говорят, пользуясь терминами своих собственных беспорядочных и чувственных переживаний. "Мудрый человек будет отрицать такие состояния не потому, что он ничего не знает о них, а потому, что такой метод оценки катастрофически глуп".
В задачу Газали не входит описание доисторических взглядов на т.н. мистический опыт, который является просто формой самоопьянения и не сопровождается высшим знанием. Еще менее он склонен считать, что существует некоторая форма проникновения божества в человека. Всю картину можно исказить и даже совсем свести на нет, если пытаться описать ее словами, которые не могут адекватно передать ее. Один из суфийских комментаторов Газали отмечает, что такие веши как всеобъемлющие переживания "не могут быть описаны незадачливыми авторами точно так же, как сами эти авторы не могут считать фрукты, сделанные из бумаги, съедобными и питательными".
Интеллектуальные или поверхностные попытки понять что-либо косвенным путем, втиснуть в словесные рамки нечто стоящее выше слов, напоминают "ситуацию, когда человек, видя свое лицо в зеркале, воображает, что и в самом деле оно каким-то образом попало туда".
На дервишеских собраниях иногда можно стать свидетелем экстатических конвульсий или других проявлений ложных переживаний или состояний. Газали вспоминает о том, что великий шейх Джунайд как-то отчитал одного юношу, впавшего в неистовство на суфийской встрече. Джунайд сказал: "Никогда больше не делай этого или оставь нас". Суфии считают, что подобные внешние проявления мнимых внутренних изменений являются либо фальшивыми, либо дают выход обычным эмоциям. Настоящее переживание не сопровождается "речью на различных языках", катанием по полу и другими тому подобными физическими проявлениями. В "Тайном саду" знаменитого Махмуда Шабистари есть такой комментарий:
"Если ты еще не впал в эти состояния, пройди мимо, не присоединяйся к безбожникам в этой невежественной лжи... Они изучают все, что угодно, только не тайны пути".
Эти проявления отчасти связаны с эмоциональным употреблением слов, что является недостатком, а в конечном счете и причиной упадка формальных религий. Произнесение фраз, связанных с Богом, верой или любой религией, есть чисто внешнее, в лучшем случае, эмоциональное проявление. Это одна из причин, по которым суфии не станут говорить о суфизме, используя для этого религиозный контекст. Для этого используют другие различные уровни.
Если человек уже обладает внутренним опытом того, о чем говорит знакомая религиозная терминология, любые слова вообще теряют смысл, ибо переход произошел от грубого к тонкому. Газали поясняет этот факт сообщением о том, что суфийский учитель Фудайл (ум. в 801 г.) сказал:
"Если тебя спросят, любишь ли ты Бога, не отвечай ничего, ведь если ты ответишь отрицательно, то будешь неверным, а если скажешь, что любишь Его, то дела твои опровергнут твои слова".
Если человек познал религиозную любовь, он сумеет выразить ее по-своему, а не методами, знакомыми для тех, кто ничего не знает о ней. Каждый будет возвышен или унижен в соответствии со своими способностями и знаниями. Газали рассказывает об одном человеке, упавшем в обморок на базаре в ряду благовоний. Люди
попытались привести его в чувство с помощью приятного запаха. Какой-то человек, знавший его, сказал: "Я был мусорщиком, и этот человек тоже мусорщик. Его можно привести в чувство только знакомым ему запахом". Этого человека послушались, поднесли к носу мусорщика что-то дурно пахнущее, и он сразу же очнулся.
Такие взгляды обычно вызывают яростный отпор со стороны тех, кто пытается совместить знакомые ощущения с более высоким уровнем бытия и считает, что они могут познать хоть что-то божественное или мистическое в грубых формах. Грубые формы пригодны для соответствующего контекста, их нельзя механически переносить в другие условия. Машина, работающая на нефти, не может работать на масле, даже если на своем месте масло может быть великолепной вещью. Никто не станет только из-за этого всерьез относиться к маслу как к нефти. Необходимо понять, что суфийское учение о непрерывном очищении материи полностью отличается от учений других систем. Две другие школы считают, что материального следует либо полностью избегать, либо использовать. В действительности каждая степень материальности отличается своими функциями. Последовательное очищение материального в конечном итоге приводит к тому, что считается совершенно нематериальным, т. е. к духовному.
Газали сформулировал учение, согласно которому необходимо понять на различных уровнях множественность функций того, что кажется нам исполняющим только одну функцию: "Большой предмет может показаться глазу маленьким: солнце для него не больше тарелки... Разум человека понимает, что на самом деле оно во много раз больше Земли... Воображение и фантазия часто приводят нас к выводам и суждениям, которые кажутся им результатом деятельности разума. Следовательно, ошибка вызвана низшими ментальными процессами неосмотрительного или нечувствительного человека" ("Ниша света", ч. 1). Нечувствительными Газали называет тех, кто сам себе мешает почувствовать многозначность влияния и смысла. Приводя многочисленные примеры, касающиеся проявления этой тенденции, Газали в "Возрождении богословских наук" рассказывает много важного о душе.
В определенном смысле, душа означает сущность человека, которая служит для переработки внешних влияний и использования их с целью наслаждения. Но она означает также внутреннее или основное качество человека. В этом аспекте ее название будет изменяться в зависимости от изменения исполняемых ею функций. Если сущность правильно преобразует эмоциональную жизнь и охраняет человека от замешательства, ее называют "Спокойной душой". Когда она проявляет себя в области сознания, активизируемого для того, чтобы напомнить мужчине или женщине о некоторых вещах, ее называют "Обвиняющей душой". По этому вопросу существовали значительные разногласия, так как для того, чтобы исследовать сущность и учить о ней, необходимо было дать ей какое-нибудь название. Разнообразие способов действия сущности обусловленное конкретными задачами, которые она выполняет в данное время, может создать впечатление, что она состоит из многих различных вещей и даже находится на разных стадиях развития. Описание этого процесса, как состоящего из различных стадий, можно считать правильным, но о самом различии можно говорить только в иллюстративных целях. Суфий, сознание которого работает правильно, будет относиться к различным стадиям трансмутации сущности особым, характерным для него образом. Это отношение невозможно правильно описать, пользуясь знакомой терминологией. Обычное действие сущности неразвитого человека создает условия для работы механизма, склоняющего людей к удовлетворенности примитивными вещами. В этом случае ее называют "Командующей душой".
"В определенных ситуациях человек разбирается легко, - подчеркивает Газали, - и это создает у него впечатление, что все остальное будет также легко понять. Однако существуют ситуации, которые могут понять только те, кто подходит к ним определенным (особым) образом. Незнание этого (механизма) заставляет людей ошибочно считать все события однородными".
Как и другие суфийские учителя, Газали считает, что, в зависимости от требований текста, он должен приводить одни и те же аргументы, видоизменяя их. Отчасти это обусловлено тем, что суфийский метод может потребовать рассмотрения одной и той же точки зрения в свете различных идей, а также тем, что в учебных группах люди зачастую не вполне искренне относятся к важным точкам зрения и не могут проникнуться ими. Точка зрения должна стать динамической силой ума искателя. Во многих случаях искатели, привыкшие к обусловленности или к определенной подготовке, относятся к точке зрения как к определенному условию. В результате этого они просто начинают думать, что уже впитали ее, потому что всякий раз, когда они сталкиваются с различными аспектами этой точки зрения, они реагируют на них заранее известным образом. Для того, чтобы суфийское воздействие было эффективным, от подобных вещей необходимо избавиться.
Непонимание целей употребления таких терминов, как "Сын Божий" (по отношению к Христу) или "Я истина" (слова суфия Хал-ладжа) (См. прим. "Халлалж"), обусловлено именно этой причиной. Попытки описать определенную взаимосвязь словами, не годящимися для этого, приводят к неправильному истолкованию.
В "Возрождении богословских наук" Газали пишет, что человек может проходить через стадии внутреннего развития подобно этапам физического роста. В результате такого постепенного развития его переживания выражаются в различных формах, поэтому суфий может и не нуждаться в определенном внешнем опыте, ибо теперь он способен к приобретению последовательного, более качественного опыта. "Каждый период жизни, например, отличается своими видами наслаждений. Дети любят играть и не имеют никакого представления о радостях брака, способность к которому у них появится позже. В юности человек еще не может так наслаждаться богатством и величием, как он делает это в более зрелом возрасте. В свою очередь, зрелые люди могут считать наслаждения юности куда менее значительными, чем те, которые доступны им сейчас. Конечно, более развитые люди посчитают знакомое всем потворствование себе несовершенным, мелким или случайным, если оценят его с точки зрения своих новых возможностей".
Смена аллегорий характерна для всех живых суфийских школ, ибо она не дает этим аллегориям создавать новые виды обусловленности. Внешне идеи, содержащиеся в работах Газали, часто изменяются, но их внутренний смысл остается тем же. В "Минхадже аль-абидин" ("Путь рабов") он рассматривает процесс алхимизации сознания в "долинах опыта" - в Долине Знания, Возвращения назад, Препятствий, Страданий, Молнии, Пропастей и Восхваления. Это наиболее близкий к теологии метод проекции суфийского учения, с помощью которого и мусульмане и христиане средневековья могли получить определенное представление о суфийском учении. Интересно отметить, что Баньян и Чосер, использовавшие этот суфийский материал, особый упор делали на его образность, надеясь с ее помощью укрепить католическую мысль. Такие восточные учителя, как Аттар и Руми, поддерживали связь с более непосредственными проявлениями темы возможно потому, что они были не только теоретическими, но и практическими учителями, основавшими собственные школы.
Газали утверждает, что понятие человека о счастье претерпевает последовательные изменения в зависимости от его "уровня бытия". Эта концепция, не имеющая ничего общего с обычными представлениями о том, что существует некая общая и абстрактная форма счастья, является характерной чертой суфийского учения.
"Человек обладает различными потенциальными возможностями, каждой из которых соответствует свой тип наслаждения. Существует еще и духовная способность, которую я называю реальным разумом. Этот разум испытывает наслаждение, если приобретает максимально возможное для себя количество знания. Т. о., потворствование может быть и внутренним и внешним. Предпочтение этим формам потворствования будет отдаваться в зависимости от уровня их чистоты.
Следовательно, человек, способный к восприятию идеи о совершенствовании Сущности, предпочтет размышление над этим всему остальному. Даже в этой жизни счастье искателей истины несравненно выше, чем это можно себе представить".
ОМАР ХАЙАМ
Истинное служение заключается в том, чтобы не желать рая и не бояться ада.
(Рабийа аль-Адавийа)
Четверостишия Омара, сына Ибрахима Палаточника, переведены почти на все языки мира. Он был школьным товарищем великого Ассасина и другом великого везиря Низами, придворного и эпикурейца, но в жизни Хайама никогда не было тех приключений, которые выпали на его долю в переводах его стихов. Стало уже банальностью говорить о том, что "Рубайат" в переводе Фитцджеральда является образцом творчества самого Фитцджеральда, а не Хайама, но и это можно считать поверхностной оценкой, т. к. стихами Хайама говорит не столько сам поэт, сколько целая школа суфийской философии. Необходимо знать не только то, что Хайам говорил в действительности, но и то, что он хотел этим выразить.
Особый интерес представляет тот факт, что Фитцджеральд, соединив вместе идеи нескольких суфийских поэтов и публично приписав их Хайаму, сам того не сознавая, поддержал суфийское влияние на английскую литературу.
Начнем с переводов Фитцджеральда. В 55 четверостишии он заставляет автора выступить против суфиев:
"Лоза потрясла Душу,
если же она и Сущность мою задеть сможет -
пусть суфий поиздевается;
из Металла Сущности моей
можно сделать Ключ, который откроет дверь,
без которой плачет он".
Это должно означать (если это вообще хоть что-нибудь означает), что Хайам выступил против суфиев, и что суфий может чего-то достичь не собственными методами, а методами Хайама.
Обычный читатель этого стихотворения сразу же подумает, что Хайам едва ли мог быть суфием.
Суфий верят, что в каждом человеке скрыт некий элемент, который можно активизировать с помощью любви и который может помочь человеку достичь истинной реальности, называемой мистическим значением.
Попробуем рассмотреть персидский текст 55 четверостишия и разобраться, действительно ли там суфий над кем-нибудь издеваются. Вот как следовало бы передать смысл оригинала:
"Когда первопричина дала мне жизнь,
Я получил первый урок любви.
Тогда из одной части моего сердца сделали
Ключ к Сокровищнице Жемчужин мистического смысла".
В этом стихотворении нет ни суфиев, ни дверей, ни рыданий, ни издевательств, ни лозы, ни души, а все слова, использованные здесь Хайамом, являются суфийскими техническими терминами. Считалось, что поэзия Хайама не пользовалась особым уважением на родине поэта до. тех пор, пока переводы Фитцджеральда не создали ему славы на Западе, но это нельзя назвать вполне справедливым. Верно, что Хайам не пользовался таким всеобщим почтением, как Саади, Хафиз, Руми и другие суфийские поэты, но предназначение сборника стихов, связанное с именем Хайама, едва ли многим отличалось от функции произведений других поэтов. Очень сомнительно, что кто-нибудь потрудился узнать, что думают о нем сами суфий. Впрочем, мало кто из них согласился бы обсуждать этот вопрос с посторонними.
Для того, чтобы установить, какие именно четверостишия из существующих многочисленных сборников можно считать подлинными, было затрачено много усилий. Точка зрения суфиев по этому вопросу состоит в том, что, поскольку Хайам был самостоятельным учителем, а не учителем какой-нибудь школы мистиков, и шел особым путем, этот вопрос не имеет никакого значения. Исследователи проявляли большой интерес к возможному влиянию на Хайама слепого поэта Абуль-'Али аль-Маари. Считают, что стихи его книги "Лузум", написанной за поколение до Хайама, очень напоминают собой поэзию последнего.
Суфий сказал бы на это, что Маари писал как Хайам, а не Хайам как Маари, потому что оба они выступали с позиций одной и той же школы. Вероятно, Хайам копировал Маари так же, как копируют друг друга два плывущих рядом пловца, обучавшихся вместе или раздельно у одного и того же учителя.
Это безвыходное положение возникло потому, что одна группа (литераторы) рассматривает только один аспект работы, а другая (мистики) - определенную цель или влияние в рамках определенного контекста.
Хайам - это суфийский голос, а для суфиев этот голос находится вне времени, в области поэзии его не так легко подогнать под теории, годные только для тех или иных эпох. Можно согласиться с тем, что в Персии Хайама вновь открыли для себя благодаря переводам, но эту мысль следовало бы сформулировать следующим образом: "До сравнительно недавнего времени в Персии люди, не знакомые с суфизмом, мало что знали о Хайаме, но благодаря усилиям западных ученых, его труды стали там широко известны не только суфиям".
Проф. Ковелл, который познакомил Фитцджеральда со стихами Хайама и обучил его персидскому языку, увидел в трудах поэта суфийское содержание, благодаря беседам с индийскими учеными, знавшими персидский язык. Некоторые более поздние исследователи пришли к заключению, что эти люди обманывали профессора. Другие западные специалисты не находят в его стихах ничего суфийского. Преподаватель арабского языка (Хайам писал на персидском) преподобный доктор Т. X. Вейр написал книгу о Хайаме, в которой высказывается по этому вопросу совсем недвусмысленно. В своей книге "Поэт Омар Хайам" он говорит: "Достаточно прочитать дюжину строчек из Хайама, чтобы понять, что в его стихах не больше мистического, чем в стихах Бернса". Однако он не пишет, какой мистицизм он имеет в виду и что он вообще понимает под мистицизмом.
Фитцджеральд сам не имел определенного мнения о Хайаме. Иногда ему казалось, что Хайам был суфием, иногда - нет, но сам Фитцджеральд воспринял многие суфийские идеи. Тщательный анализ Херон-Аллана показал, что многое из того, что приписывают самому Фитцджеральду, на самом деле принадлежит другим персидским поэтам. Эти авторы еще со времен Чосера оказывали большое влияние на английских писателей. Здесь имеются в виду такие суфийские поэты, как Аттар, Хафиз, Саади и Джами.
Возможно сознательно, но не исключено, что чисто случайно, Фитцджеральд проникся суфийскими идеями, содержащимися в известных персидских произведениях. Эти идеи зрели в его уме, а затем, смешавшись с идеями Хайама, приняли форму "Рубайат" на английском языке. Если бы Фитцджеральд знал об особой технике обучения, использованной Хайамом, суть которой состояла в том, чтобы следовать определенному направлению мысли с целью показа ее ограниченности, его творчество могло бы оказать еще более сильное воздействие.
В своем переводе Фитцджеральд также упустил из виду, что Хайам особо выделял суфийское состояние понимания, наступающее после "опьянения". Эта мысль выражена, например, в таком четверостишии:
"Я не могу жить без вина,
без чаши процеженного вина.
Даже тело не слушается меня
Я превращаюсь в раба, когда Саки говорит:
"Выпей еще чашу, а я не могу сделать этого".
Это ясное упоминание о состоянии, достигаемом под руководством суфийского учителя, когда экстатическое переживание превращается в реальное восприятие скрытого измерения, стоящего выше метафорического опьянения.
До сих пор никто еще не смог перевести Хайама на английский язык лучше Фицджеральда, ибо для того, чтобы передать суфийские идеи применительно к данному времени, необходимо ощутить определенную гармоничность между этими идеями и требованиями времени.
Нельзя сказать, что каждый мог чувствовать это по отношению к произведениям Хайама, которые увлекли Суинберна, Мередита и миллионы других людей, ищущих пути мышления вне тех рамок, которыми они были скованы. Однако другие почувствовали в этом некую угрозу привычному положению вещей. Известный д-р богословия Хасти, например, не пытался понять глубину Хайама.
В переводах Фитцджеральда он увидел "грубейшие попытки острить и поверхностные размышления, кричащие и убогие песенки". Сам Фитцджеральд "покрыл Хайама новыми заплатами", что вызвало возбуждение среди "жалких, занимающихся самообманом и просто нездоровых фанатиков его культа". Сам "культ" был "в буквальном смысле дикостью и обманом, безрассудством и ложным идолопоклонством".
А может быть, сей почтенный джентльмен почувствовал, что его ценности поставлены под угрозу тем, кто, в конце концов, был всего лишь "пьяницей, трусливым бездельником, банкротом и недальновидным бахвалом?
Вполне возможно, что на Востоке Хайама понимали не больше, чем на Западе. Тот факт, что очень многие мусульманские студенты в Индии, знавшие английский язык, пришли в восторг от Хайама в переводах Фитцджеральда, заставил, по крайней мере, одного из ортодоксальных мусульманских богословов забеспокоиться. В известном памфлете "Толкование .Хайама" (Молви Хакзаде, Лахор, 1929) он использовал все средства, чтобы доказать правильность своих взглядов по этому вопросу. Прежде всего он небезосновательно утверждает, что Фитцджеральд знал персидский язык недостаточно свободно. Затем он доказывает, что Ковелл знал его не лучше Фитцджеральда: "Оба они писали плохо, как маленькие дети" (люди, желающие читать Хайама, прежде всего должны изучить персидский язык, а не английский, но прежде чем переходить в Хайаму и вообще заниматься такими сложными проблемами, как суфизм, им необходимо достаточно хорошо знать ислам). В конце концов Хайам - это общее название одного из методов суфийского учения, которое может ввести в заблуждение, если подходить к нему поверхностно, не принимая во внимание книги и не находясь под руководством учителя.
Хайам завоевал необычайную популярность в Англии. Его поклонники создавали клубы, сажали розы из Нишапура на могиле Фитцджеральда, пытались подражать ему в своих стихах. Культ поэта все разрастался, хотя было хорошо известно, что старейшая рукопись стихов Хайама, дошедшая до наших дней, была написана через 350 лет после его смерти. Ситуация была бы подобной, если бы мы должны были основывать свои суждения о св. Иоанне-Крестителе на документах, написанных только вчера, и еще на некоторых незначительных данных.
Суфии считают, что поэзия Хайама обладает многими функциями. Можно наслаждаться поверхностным содержанием его стихов, можно повторять их в определенных условиях с целью достижения особого совершенствования сознания, их можно и "расшифровывать" для получения материалов, используемых в процессе суфийского обучения.
Его поэзия является частью суфийского наследия, она многозначна, и понимание ее само по себе уже является частью суфийской специализации.
Известно, что в процессе обучения четверостишия Хайама использовал глава суфиев Гиндукуша, великий учитель XIX века Хан Джан Фитан Хан. Его ученик пишет:
"К Хану пришли три новичка. Он принял их, приказал заняться изучением Хайама, а потом рассказать ему о результатах. Через неделю, в следующий приемный день они рассказали ему о своих впечатлениях. Первый сказал, что стихи заставили его думать, причем думать по-новому. Второй сказал, что считает Хайама еретиком. Третий почувствовал, что в стихах Хайама скрыта какая-то глубокая тайна, которую он надеется когда-нибудь постичь.
Первый был принят в ученики, второго отослали к другому учителю, а третьему было приказано изучать Хайама еще неделю. Один из учеников спросил Хана, является ли это методом оценки потенциальных возможностей будущих суфиев. Учитель сказал: "Мы и так уже кое-что знаем о них благодаря интуиции, но то, что ты считаешь только испытанием, является и испытанием, и частью их подготовки. Более того, это помогает также подготовке наблюдателей, это суфизм, а он состоит из изучения, чувства и взаимодействия людей и мышления".
Как-то раз в моем присутствии один из восторженных почитателей Хайама из Германии прочитал суфийскому учителю сложное и пространное исследование творчества поэта и его источников. Начав с заявления о том, что фон Хаммер открыл Хайама почти на 40 лет раньше Ковелла и Фитцджеральда, он кончил тем, что с большим удовольствием отметил, что "Рубайат" отражают чуть ли не все виды философских теорий. Мудрец слушал его, сохраняя полнейшее молчание, а потом рассказал следующую историю:
"К одному суфийскому учителю пришел ученый и спросил его о семи греческих философах, бежавших в Персию от тирании Юстиниана, который закрыл их философские школы. Суфий сказал:
"Они были суфиями".
Обрадованный ученый отправился восвояси и написал трактат о греческих источниках суфийской мысли.
В другой раз этот ученый встретил странствующего дервиша, который сказал: "Мастер Халими и великий Руми ссылаются на Иисуса как на суфийского учителя".
"Наверное, он имеет в виду, что греческое знание повлияло на христиан и на суфиев", - подумал ученый, и эта мысль также нашла отражение в его трактате.
Через некоторое время в родном городе нашего ученого остановился новый учитель, совершавший паломничество. Встретившись с ним, учитель сказал: "К числу суфиев относятся и еретики, и тысячи тех, кто и сам не знает об этом".
Мой друг суфий пристально посмотрел на схоласта из Германии: "Вино состоит из воды, сахара, фруктов и цвета. Вы можете смешать эти компоненты, но вина у вас не получится".
Мы сидим в комнате. Предположим, что кто-нибудь скажет: "У китайцев тоже есть комнаты, значит все комнаты скопированы с китайских. Здесь есть ковер. Это говорит о монгольском влиянии. Только что вошел слуга, а это, несомненно, римский обычай. А может быть, древнеегипетский? Через окно я вижу птицу. Исследования позволяют нам сказать почти с уверенностью, что в Древнем Египте тоже видели птиц через окна. Поистине, эта комната представляет собой удивительный сплав унаследованных обычаев!" Что бы вы подумали о таком человеке?"
Один из крупнейших английских авторитетов в области персидской литературы, автор классической "Литературной истории Персии" проф. Броун считал, что Хайам придерживался теории переселения и даже приводил традиционный рассказ, который должен был служить доказательством того, что он верил в перевоплощения:
"Однажды Хайам с группой своих учеников шел мимо старого медресе в Нишапуре. В ворота медресе вошло несколько ослов, нагруженных кирпичами для ремонта здания. Один из них заупрямился, отказываясь пройти через ворота. Увидев эту сцену, Хайам улыбнулся и направился к этому ослу, произнося экспромтом стихи:
"О, тот, кто ушел и вернулся,
Имя твое затерялось среди других имен.
Твои ногти стали теперь копытами,
А борода превратилась в хвост
и висит с другой стороны".
После этого осел с готовностью вошел в ворота. Недоумевающие ученики спросили своего учителя: "О, мудрец, что это значит?"
Хайам ответил: "Дух осла раньше жил в теле учителя этого медресе. Он не хотел входить в медресе в таком виде. После того, как его узнал другой учитель, он согласился войти туда".
Однако Хайам, в отличие от того, что думают об этом поверхностные исследователи, не говорил о возможности возрождения человека в новой форме. Он также не пытался использовать этот случай для критики современного ему бессильного схоластицизма и не хотел показать этим, что его стихи могут воздействовать даже на ослов.
Что же тогда делал Хайам, если он не рисовался перед своими учениками, не шутил, не делал ничего таинственного и неизвестного для непросвещенного наблюдателя, не доказывал теорию перевоплощения и не слагал таинственных стихов?
Он делал то, что делают все суфийские учителя - оказывал сложное воздействие на своих учеников для их пользы, создавая для них условия для вступления в контакт со своим учителем. С помощью многогранного переживания. Это одна из форм явного общения, знакомого только тем, кто проходил обучение в суфийской школе. В тот момент, когда пытливый ум попытается разделить этот процесс на составные части, чтобы увидеть какое-то единичное или даже двойственное его значение, суть его ускользнет.
С помощью этого метода ученик постигает веши, которые иначе постичь невозможно. Попробуйте описать их - и даже самый горячий искатель, в лучшем случае, назовет их непонятными, если подойдет к ним без должной осторожности, пытаясь определить их особый характер.
Если расшифровать имя, которое поэт выбрал для себя - Омар Хайам, мы получим слово "Гаки" (Расточитель добра). Так называли людей, которые совершенно не заботились о вещах этого мира, если сосредоточение внимания на них мешало совершенствовать восприятие другого измерения.
Для того, чтобы посрамить позднейших самозванных критиков и толкователей Хайама, можно смело привести слова одного из самых популярных его четверостиший, направленных против механически мыслящих людей, независимо от того, эмоциональны они или более склонны к интеллектуализму:
"О, невежды, Путь и не там и не здесь!"
ТАЙНЫЙ ЯЗЫК
1. Углекопы
Как может Сущность, не нашедшая еще источник Бытия,
стать этим источником?
(Джами)
Переводы различных образцов суфийской литературы так же, как и произведения многих восточных поэтов, невозможно хорошо понять без знания тайного языка ("скрытого языка"), используемого для передачи определенных идей и понятий. Буквальный перевод суфийских слов или закодированных терминов привел к невероятной путанице на Западе, особенно в деле передачи "тайного знания". В литературе эта проблема возникла еще в XII в., когда стали появляться переводы аллегорических трудов по алхимии. Такое положение почти полностью сохраняется и сейчас, т. к. до сих пор появляются переводы суфийских книг, где поэтические тонкости, доступные только пониманию суфия, передаются буквально.
Невозможно перечислить все системы тайного языка, используемые суфиями, но мы можем привести несколько примеров, которые сделают эту мысль более ясной и помогут разобраться в некоторых вопросах, все еще не решенных на Западе.
Прежде всего, необходимо несколько углубиться в суть дела. Известный поэт Низами был одним из многих, кто использовал в своих произведениях суфийскую тайнопись ("Сокровищница тайн"), которая является одной из форм общения просветленных. С ее помощью можно установить связь грубого мышления с высшими измерениями, или же с "потусторонним миром", от которого отрезаны обычные люди. Формы тайного языка могут меняться в зависимости от времени и культуры, в условиях которой они применяются, но сущность и действие его остаются неизменными.
В период классического суфизма этот язык основывается на использовании арабского алфавита и языка, но можно найти примеры употребления этой системы и в доисламские времена.
Вот что говорит Низами об этом языке в одной из своих поэм:
"Придет время и наш узор будет выбит на
новых монетах.
(Речь суфия) невозможно передать ни одним из
известных языков.
Под языком поэта лежит ключ к Сокровищнице.
Пророк и поэт - это ядро, все остальное -
скорлупа ".
Воздействие тайного языка является чрезвычайно сложным потому, что он представляет собой не только шифр, препятствующий пониманию непосвященными тех вещей, с которыми они не смогут достичь гармонии. Считается также, что он связывает человека с высшей реальностью. Его изучают в кругах суфийских учителей, а понимание техники его применения делает ясным, по крайней мере, один из аспектов его воздействия. Взглянув на приведенный отрывок Низами, мы увидим, как можно использовать двоякое значение, чтобы читатель не понял истинного смысла. Слова "Наш узор будет выбит на новых монетах" можно понимать как будущую жизнь или даже намек на возможность перевоплощения, но это еще не значит, что здесь имеется в виду такая механическая ассоциация. Помня о том, что ключ к разгадке содержится в этом отрывке, и разбирая персидский текст произведения, мы можем обнаружить, что "ключ к сокровищнице" это и есть название нашей книги ("Сокровищница тайн").
Второстепенным значением этого можно было бы считать сокровищницу знаний, но наш поэт более специфичен.
Хотя тайный язык имеет определенную форму выражения в знакомом нам мире, считается, что он особым образом связан с высшим миром. Следовательно, в его литературном выражении художественные элементы сочетаются с указаниями пути к тем сферам, где нет ни одного "знакомого языка".
На ранней стадии истории кодирования в основном употреблялась система Абджад - очень простой шифр, зачастую дополняемый аллегоризацией при расшифровке. Эта система широко используется в литературных произведениях. Многие люди, в особенности писатели и поэты, читают такие произведения, не считая их ничем из ряда вон выходящим. В иврите и в арабском языке используются сходные цифровые эквиваленты для семитских букв, которые сейчас применяются и во многих других языках. Вот эти буквы и их эквиваленты:
В то время как арабские буквы имеют числовые эквиваленты вплоть до 1000, цифровые эквиваленты европейского алфавита доходят только до 400 включительно. Для того, чтобы лучше запомнить порядок этих букв, их записывают определенным образом - в виде нескольких ничего не значащих слов с добавлением диакритических знаков для правильного произношения: Абдрад Хавах Ххути Калман Сафас Куршат Сахз Дазаг.
В персидском урду и др. несемитских языках буквы иногда произносятся несколько иначе, но это не влияет на употребление этих букв, т. к. их цифровые эквиваленты остаются неизменными.
Пользуясь этой системой, можно часто узнавать различные даты, годы рождения или смерти, или получать слова, которые будут служить указанием на качества или устремления человека. Невежественное повторение бессмысленных слов системы Абджад создает иногда убеждение, что они несут в себе бараку, т. е. обладают особыми функциями, но это относится к области повторяющих себя магических обрядов и поэтому не имеет никакого значения.
Приведем пример использования системы. Предположим, что нам необходимо дать название книге, указав при этом, что в ней есть определенное скрытое содержание, например, описание тайных процессов. Мы могли бы назвать такую книгу "Источником описаний" (по-арабски "Умм аль-Кисса"). Рассмотрим значение слов, которые мы выбрали:
Умм-матъ, форма, источник, принцип, прототип. аль - указывает на принадлежность. Кисса - описание, история, сказка.
Т. о., "Умм аль-Кисса" примерно можно перевести как "Мать описаний", "Источник истории" или "Прототип сказок". Если все эти варианты устраивают нас, мы должны зашифровать буквы, из которых состоят эти слова, подставив вместо них цифровые эквиваленты по системе Абджад. Затем необходимо сложить их. В сумме получится число 267.
Теперь нужно подобрать новое, в должной мере поэтическое или описательное название для нашей книги, которое было бы составлено из трех букв, сумма эквивалентов которых будет равна также 267.
В результате такого подбора может получиться фраза "Альф ляйля ва ляйля", что означает "1001 ночь". Название книги или имя автора часто являются очень важными указаниями на те моменты книги, которые требуют особого внимания, и на то, что можно из них извлечь. Человек, назвавший книгу "1001 ночь" именно так, хотел сообщить, что в этом сборнике можно найти некоторые весьма важные истории. Изучение самих историй и расшифровка их по правилам тайного языка раскроет перед нами замысел автора или же их скрытое значение, а также покажет, как следует их использовать. Многие из этих сказок являются суфийскими обучающими историями, описаниями психологических процессов или различными зашифрованными учениями.
Каким бы сложным все это ни казалось, но такие исследования необходимы и не столь уж трудны для тех, кто имеет дело с этими материалами. Большинство из тех, кто занимается этим, было обучено методам исследования своими учителями. Это можно назвать частью суфийской литературной подготовки, когда литература становится источником куда более сложных переживаний, чем те, которые возникают при обычном подходе к литературному материалу.
Теперь мы можем рассмотреть таинственное слово "суфий", само по себе вызывающее вопросы и недоумение. Расшифровка этого слова по известной нам схеме дает нам следующее:
С = 90, Вау = 6, Ф = 80, Йай = 10.
Эти согласные произносятся при чтении слова. Сумма их эквивалентов равна 186. Для того, чтобы расшифровать слово, необходимо разложить сумму эквивалентов его букв на сотни, десятки и единицы. 186 = 100+80+6. Эти цифры следует заменить соответствующими им буквами:
100 = К, 80 = Ф, 6 = Вау.
Из этих букв можно составить несколько трехбуквенных арабских корней, каждый из которых будет служить указанием на один из аспектов суфизма. Самым главным из них является корень Ф У К, передающий значение "вышестоящего, трансцендентального". Следовательно, суфизм можно характеризовать как трансцендентальную философию.
Имена суфийских авторов и учителей подбирались с величайшей тщательностью. Они представляют собой особенности, формулировки или основные идеи, которые необходимо искать в их работах или, по крайней мере, в тех трудах, где они появлялись.
По этой причине суфийский подход к именам учителей не является чисто внешним, например, по признаку их места жительства (Бухара, Аравия И т.д.) или занятий (Химик, Художник, Ткач). Их имена нужно прежде всего расшифровать.
Аттар, к примеру, в переводе означает Химик или Продавец Благовоний. На уровне обычной поэзии такое имя является в достаточной мере наглядным. Расшифровывая его, чтобы понять его скрытый смысл, мы получим число 280, или же 200 + 80, 200 = Ра, 80 = Фа. Таким образом, слово, выражающее сущность этого имени по-арабски, можно передать с помощью корня РФ, что передает значение "взмах крыльев птицы". Название шедевра Аттара "Парламент птиц" служит указанием на это. Более того, он выбрал корень РФ и для того, чтобы передать другие его значения - "мигать" (о свете), "мерцать", "блестящий" (о цвете), "сотрясаться от ветра".
Мерцание указывает на интуицию, блеск - на проекцию учения и использование суфиями различных цветов. Сотрясение растения от ветра означает движения дервиша, выполняющего упражнения. Аттар использовал аллегорию растения также и потому, что суфии считают суфизм развивающимся, способным к приспособлению, органичным и жизнеспособным. Ветер, сотрясающий растение, есть божественный ветер, та неосязаемая сила, которая распознается по его воздействию (на растение), а также и по другим признакам.
Шамс Табризи, вдохновитель Руми и в то же время его друг, является таинственной фигурой для поверхностного исследователя. В литературе он известен под прозвищем "зардуз", что по-персидски означает "вышивающий золотой нитью", поэтому считают, что его мирским занятием было золотошвейное ремесло. Его полное имя - Шамсуддин-и-Табриз. Расшифровав его, мы увидим, что это был его поэтический псевдоним, тщательно подобранный с помощью системы Абджад. Его настоящее имя произносится как "Хэйт" ("нить, шнурок"), оно связано с паутиной и мельчайшими частицами, которые кажутся танцующими в лучах солнца. Поскольку "Шамс" в буквальном переводе тоже означает "солнце", игра слов становится очевидной. Другие его имена, такие как "паранде" ("птица, летающий"), после расшифровки также приобретают новые, полные смысла значения.
Использование системы Абджад в присущем ей языковом контексте раскрывает даже более глубокие значения, знакомые любому практическому суфию. Ни один человек не может быть суфийским учителем, если он не прошел через целый ряд важных переживаний. Человек, обладающий таким опытом, полностью изменился, и обычным человеком он продолжает оставаться только внешне. Теперь у него другие функции - он стал "пастухом". Что же сделало его таким? Это знание, которое называют "уверенностью" и которого достигает озаренный суфий ("достигший" или же "целостный"), и этим он отличается от обычного человека, являющегося жертвой собственной нестабильности. Все эти идеи выражены в производных от корня, передающего значение уверенности.
Уверенность подразумевает надежное руководство и называется по-арабски йакина (от корня И К Н). Сумма эквивалентов этих трех букв равна 160 (100 + 60), что можно преобразовать в корень КС. Этот корень по-арабски означает "извлекать мозг из кости" и может означать "быть пастухом" или "становиться священником". Следовательно, суфии считают, что суть уверенности и ее проявление заключается в "поисках самой сути", руководстве (пастух) другими и использовании своего могущества и дарований в роли тех, кого в механической религии называют священниками. Можно отметить, что суфий может быть полезен человеку только в той мере, в какой этот человек верит в его возможности. Как пастух суфий может следить за внешними потребностями стада, как священник он располагает внутренними качествами, которые могут помочь внутреннему развитию его паствы. По мнению суфиев, в этом и заключается предназначение священника - так, он должен обладать определенного рода уверенностью, позволяющей ему поддерживать связь с высшим измерением. Священников не должны механически избирать на должность в силу очередности или образования. Священник - это результат определенного развития, но в обычных религиях таких священников нет.
В условиях организации система Абджад находит себе гораздо более широкое применение, чем в отдельных случаях. Для того, чтобы ввести непосвященных в заблуждение относительно символики или ритуала, в суфийских кругах используют стихи или омонимы. Некоторые тайные общества на Западе являются ответвлениями суфийских кругов, и их путь можно проследить, зная принципы суфийской организации, историческую возможность или же факт использования тайного языка. Одной из таких организаций являются Строители, другой - Угольщики.
В арабском языке, а отсюда и в персидском, слово ФеХМ от семитского корня Ф Х М передает значение "понимания, восприятия". От этого же корня образованы такие слова, как "заставлять человека понимать" И т.д.
Суфийская организация, известная под названием "Фахмийа" (Воспринимающие), ведет свою философскую родословную от Бай-азида Бистами. В арабском языке есть три буквы "X". Слово, в котором пишется одна из этих "X", произносится почти так же, как ФоХМ, но означает "углекоп" или "кочегар".
Для того, чтобы выделить это, члены этой организации действительно кладут уголь себе на лицо во время ритуалов. В некоторых арабских словарях масонов называют "угольщиками" или "углекопами".
Тайное итальянское общество, первоначально имевшее целью делать добро и оказывать поддержку друг другу, было названо "Карбонари", т. е. "Угольщики". Исторические, географические и лингвистические данные не оставляют никаких сомнений в том, что это общество представляет собой искаженную копию "Воспринимающих". Суфийская традиция говорит о том, что когда учитель покидает организацию, она становится повторяющейся и теряет свою внутреннюю ценность. Как бы там ни было, но "Карбонари" является примером.
Легенда об основании "Карбонари" гласит, что король Франции Франциск I (ум. в 1313), будучи на охоте, заблудился в Шотландии, граничившей с его владениями. Его нашли угольщики и оказали ему помощь. Однако это были не простые люди, а группа мистиков, которой руководил древний мудрец. Франциск присоединился к ним и стал их покровителем. Если мы поймем, что страной, с которой граничила Франция, была Испания, а не Шотландия, причем Испания, где было много суфиев. (Последнее большое изгнание мусульман из Испании произошло в 1609 году, когда было выслано около 1000 000 не пожелавших обратиться в христианство мавров. Во времена Франциска I представления о суфиях, обитающих в лесах и обучаемых "старцами", были вполне естественны), мы можем увидеть еще одну линию связи с суфийскими угольщиками. Очевидно, "Шотландия" является не ошибкой, как считалось, а закодированным наименованием Испании. Это подтверждается тем фактом, что масоны также утверждают, что их первые ложи были основаны в "Шотландии" и говорят о "Шотландских обрядах".
Начав с мистики, "Карбонари" затем склонились к этике, а потом превратились в политическую организацию. К ним присоединялись многие масоны. (Т. о., можно считать, что тайные значения ритуалов и идей, распространившихся из Испании, во многих современных системах продолжают существовать "во взвешенном состоянии" или в застывшей форме, но их первоначальный смысл уже утерян.) Интересно отметить, что даже в современной Испании некоторые из этих значений могут быть яснее для простого крестьянина, чем для неискушенного в арабистике эрудита в Северной Европе. Известный востоковед Э. Дж. Броун сообщает о том, что в начале нашего века испанские крестьяне все еще употребляли искаженную арабскую письменность в своих любовных посланиях. - Э. Дж. Броун. "Литературная история Персии", изд. Кембриджского Университета, 1956, т. 1, стр.9). Есть много других факторов, говорящих о связи суфийской организации с этим итальянским обществом. Рисунки, запечатлевшие встречи общества "Карбонари", говорят о том, что его члены размещались так же, как размешаются на своих собраниях суфии. Первичное, самое маленькое звено организации называлось "баракка", т. е. "хижина".
Но среди суфиев Угольщиков "баракой" называли встречу и первоначально это слово использовали как сигнал к созыву собрания. Не менее интересен тот факт, что в сельской местности суфии Угольщики считались способными наделять невест баракой (счастьем). В Англии и по сей день невесты часто просят трубочистов с испачканными сажей лицами поцеловать их сразу же после брачной церемонии. В описаниях колдовских (некатолических) обрядов, сохранившихся во многих странах Европы, Аль-Асвад (Черный человек) характеризуется как одна из важных и таинственных фигур и в испано-арабских, и североевропейских документах. (Есть сведения о том, что при Людовике XVIII и Карле Х более 12 000 масонов в Париже были также членами общества "Карбонари".)
О скрытых суфийских значениях можно было бы написать очень много. Некоторые из них содержатся в фразах, не обладающих глубоким смыслом на первый взгляд, но повторяемых с таким усердием, что это поражает непосвященных. Вот одна из таких фраз: "Ищи знание, даже если придется отправиться в Китай".
Эти слова, которые повторяют все суфии, обладают не только буквальным и переносным смыслом. Подлинное их значение станет ясным, если исследовать слово "Китай" по правилам тайного языка.
"Китай" - это кодовое слово для обозначения концентрации ума, являющейся одним из аспектов суфийской деятельности и необходимым условием суфийского развития. Этой фразе придают большое значение отчасти потому, что ее одинаково можно толковать и в арабском, и в персидском языках. Эти языки не похожи Друг на друга, и тот факт, что несмотря на различное написание и произношение этого слова, смысл фразы в обоих случаях сводится к одному и тому же, приобретает особое значение для суфия.
Вот так расшифровывается это слово:
КИТАЙ. По-арабски Син (буквы Сад, Йай и Нуп). Числовые эквиваленты этих букв соответственно 90, 10 и 50, что в сумме составляет 150, или же 100 + 50. 100 = Каф, 50 = Нун. Итак, мы получили новый корень КН. Слово КаНН (производное от этого корня) означает по-арабски "наблюдение, рассматривание" и поэтому используется как символ концентрации, сосредоточения. Теперь эту фразу можно прочитать так "Ищи знание, даже если тебе придется заняться концентрацией (ума)".
КИТАЙ. По-персидски Чин (буквы Ч, Йай и Нун). Числовое значение букв соответственно 3, 10, 50. В арабском языке буквы Ч нет, поэтому она заменяется ближайшим к ней эквивалентом (буквой "Джим") с числовым значением 3. Сумма числовых значений равна 63, или 60 + 3, 60 = Син, 3 = Джим. Мы получили корень СДж. Слово СаДжж (производное от этого корня) означает "заделывать" или "замазывать", как замазывают глиной. Изменив порядок букв (что является одной из немногочисленных перестановок, допустимых правилами), мы получим корень Д - С. Слово ДжаСС (производное) означает "наводить справки о чем-либо, рассматривать (скрытые веши), собирать новости". От этого корня образовано также слово "шпионат", поэтому суфиев называют Шпионами Сердца. Для суфия рассматривание с целью сбора скрытых сведений является поэтическим эквивалентом концентрации ума.
В своих официальных документах, а также в обращении друг к другу "Карбонари" всегда употребляли термин "Дорогие родственники". Это интересный пример перевода с арабского и переноса семитских корней из одного языка в другой (в данном случае итальянский) с помощью аллитерации. "Дорогими родственниками" в Коране называют древних суфиев. По-арабски это звучит как "мукарибин" и переводится как "близкие, близкие родственники". Семитский корень К Р В, от которого образовано это слово, ясно различается в первом слоге итальянского слова "Карбонари" (КРБ). Можно привести еще многие другие примеры подобного сходства, но большинство из них должно оставаться скрытым от посторонних, т. к. они до сих пор используются в тайных обществах.
Свежие комментарии